Калькой, как известно, называется прозрачная бумага, которой пользуются для снятия копий с рисунков и чертежей. И под «калькой» также понимается самая копия, снятая через эту прозрачную бумагу. В разных языках тоже могут иметь место подобные копии, но снятые с иностранных слов и называемые кальками по аналогии. Ведь лексические кальки представляют собой один из возможных способов реализации словопроизводительной грамматической модели в языке, при котором слова, строго говоря, не заимствуются, а как будто копируются из одного языка в другой. Например, немецкое слово Wasserfall, которое не было заимствовано в русском языке, но которое по своему составу было слово в слово скопировано как производное «водопад» (нем. Wasser «вода», fallen «падать»); или другой пример из того же языка, Eisberg — «ледогор» (нем. Eis «лёд», berg «гора»), в сравнении с заимствованным «айсберг».
Другое дело крыло, со значением фланга войска, наряду с которым английское wing, немецкое Flügel, испанское ala отражают это их вторичное значение. Как следствие, слова крыло, wing, Flügel, ala были употребительны в этих языках в значении крыла птицы гораздо раньше, чем в значении фланга. Иное значение фланга объясняется последовательным копированием семантического типа из одного языка в другой. Семантические кальки, таким образом, воспроизводят в порядке очередности соответствующие омонимы. Причём последовательность копирования заканчивается на славянских языках, а начинается с латинского.
Сторонники данной векторной точки зрения в этимологических исследованиях как правило придерживаются того тезиса, что древние римляне заимствовали у древнегреческой культуры, в то время как германские народности перенимали культуру у древних римлян, после чего «дикие» славянские племена занимали у «культурных» во всех отношениях германцев. Потому окончательные выводы в сравнительно-историческом языкознании не всегда зависели от методологии, объясняющей, каким образом пришли к тем или другим умозаключениям. Тем более, что в латинском языке есть слово ala со значением крыла и нет омонима в древнеримских письменных источниках со значением фланга войска. И если придерживаться антитезиса, тогда не совсем понятно, кто и у кого калькировал в первую очередь, и кто будет последним в этом ряду: во всяком случае будут не латиняне и вряд ли это будут славяне…
В языковом самосознании понятие крыла обычно связывается с птицами. Это условие не потеряло своей актуальности и сегодня в концептуальном значении крыло самолёта, — «железной птицы», или крыло автомобиля, — «железного коня», — Пегаса. Поэтому логично было предположить, что и соответствующий омоним исторически связан с представлениями о некой «птице». Так как речь идёт о военном термине, естественно было задаться вопросом: какой род войск удовлетворял данному условию на то время? И один ответ напрашивается само собой: разумеется, конные. Эскадрон гусар летучих. И стремительный натиск дружин, состоящих из отборных конных боянов, уподобляется, таким образом, хищной птице, которая набрасывается на врага, пронзительно вскрикивая, бия крылами, разя клювом и хватая когтями.
Налетим, как соколы, на Корсунь да возьмём еду и добро, и скот (Книга Велеса, 7-Д). Как соколы нападём на них и бросимся в суровую битву (там же). Как видно из неофициального источника, конные дружины строились по образу и подобию «птицы». И мы имеем силу в степях и строй Матери-Сва, солнца нашего: простираем крылья в стороны, а тело в середине, а во главе ясунь, а по бокам его воеводы славные, которые не оставляют в сече головы своей ясуневой (7-З). И мы за Сва также пошли, выстроив конницу птицею, и она врагов крыльями накрыла, а головою била (там же, 20). Также рассказывается, как использовали фланги и как проходили сражения: «птица» врезается в стройные ряды врага, заходит к нему с флангов в тыл и замыкает его в кольцо схлопыванием «крыльев». И вот, сосредоточив свой ум, мы врезались рядами в сечу и начинали замыкать врага в Перуново коло (там же). Затем говорится о том, что не счесть славянские племена, когда все они объединяются вместе под одними боевыми знамёнами: Перуново коло и кони, вот сила наша (там же, 27). И что недостаточно сил, чтобы построиться «птицею», покуда междоусобицы и распри среди славян не прекращаются. Но тут великая свара одолела русов, которая привела к расторжению. И стали разобщёнными, и потому не прогоняли греков от своей земли, что не имели сил соединиться в круг и по крыльям. И всякий стоял сам по себе, поглядывая на соседей своих (8-27).
В древнерусском искусстве и легендах нередко встречаются изображения либо описания райской птицы с головою девы, иногда непокрытой и с нимбом, что в яблоневом саду преисполнена вещих песней о грядущем блаженстве. По утрам она грустит и плачет, а после полудня радуется и смеётся. Наиболее древние её изображения восходят к X веку и сохранились на глиняных тарелках, колтах и височных кольцах под Киевом и Корсунью. Изображаемая с крылами-щитами, птица-дева не имеет ни копья, ни меча, ни другого оружия и доспехов, так как сила её воздействия в ином — в проникновенном слове. Отметим, что и витязи в войске Святослава ходили с длинными до самой земли щитами, внешний вид которых был уподоблен крылу птицы. Интересно, что характеристика, данная в описании птицы-девы, Сирин, традиционно узнаваемой в славянской культуре сказочной бестии, ещё в древнегреческих мифах находит отражение в птичьем облике сирены (др.-греч. Σειρηνες), название которой этимологически восходит к древнерусскому сиринъ по признаку открытого корнеслога {си} и c отличной закрывающей фонемой /р/, семиология которого связана с цветообозначением в оперении птиц с оттенками синего. При этом заметим, что и древнегреческий и римский образ богинь-воительниц — грозной Афины и прекрасной Минервы — не был подобен животным, но с человеческим обликом в блестящем шлеме и сверкающих доспехах, со щитом и копьём в руках, что не идёт ни в какое другое сравнение. И потому трудно представить себе, чтобы обе эти богини летали над полями сражений, поднимая дух раненых и сражающихся. И в этом отношении райский образ птицы Сирин куда архаичнее и может быть даже аутентичный.
Боевое построение многочисленной конницы, упоминаемое в неофициальном источнике под условным названием «Книга Велеса», больше всего напоминает строй клином: хищная птица при нападении складывает крылья, стремительно падая вниз. При этом геометрическая проекция фигуры сокола, настигающего свою добычу со скоростью до 300 км/ч, переводится в плоскость треугольника. Таким образом, разгоняя своих боевых коней, хорошо вооружённые всадники на всём скаку врезались в плотно сомкнутый строй и поражали врагов, нанося сокрушительные удары сверху вниз. Позднее тевтонские рыцари, как известно, шли на врага «свиньёй». Казаки свой особый боевой порядок назвали «лавой», так как стремительный натиск хорошо оснащённой конницы, сметает на пути подобно снежной лавине в горах. Спрашивается, а каким образом шла воевать врага римская кавалерия? Вряд ли по образу «птицы»! И не только потому, что древнеримской кавалерии для этого не хватило бы личного состава, но потому, что все надежды, связанные с «военным счастьем», сенат возлагал на легионы. На них, закованных в латы пехотинцев, в основном и ставили всю мощь и силу римской армии, в которой кавалерия сыграла только вспомогательную роль. А потому нет никаких видимых причин или скрытых мотивов, чтобы «окрылять» им свои фланги, что и не было отражено латинским языком в соответствующем омониме. Однако о баснословной многочисленности славянских народов ходят многочисленные легенды, что даёт основание для того, чтобы утверждать, что именно крыло стало тем вторичным омонимом, с которого были сняты кальки семантического типа таких слов как испанское ala, английское wing, немецкое Flügel.
P. S. Историк и географ Страбон в первом веке новой эры писал (L. XI, p. 506), что «малые аорсы» (малая русь) происходили, по видимому, от великих аорсов, живших севернее, и что малые аорсы могли выставлять 200 000 конницы, в то время как великие несравненно больше. Согласно Страбону, — роксолане жили между Днепром и Доном, были многочисленным и храбрым народом, могшим выставлять до 50 000 и более хорошо вооружённых всадников. И в то же время Тацит писал о роксоланах (История, I-79), что когда они совершают нападение «лавой, то едва ли может устоять какой-либо строй»…
Ещё свежо воспоминание, что всю местность и все разливы близ устьев Кубани занимало некогда хегатское племя, ближайшее к владениям крымских татар, к юго-востоку от которого обитали жанинцы — сильный и страшный для соседей народ, выставлявший до десяти тысяч превосходных всадников. Жанинцы чуть ли ни с первых веков новой эры исповедовали христианскую веру. Эти хегатцы и жанинцы в течение ряда веков с отчаянным упорством отстаивали свою веру и независимость. В X, XI и XII веках часть их переселилась на Днепр, а остатки их в 70-х годах XVIII века были истреблены чумой. Уже запорожцы на их месте нашли лишь несколько утлых хижин, разбросанных по всему Кара-Кубанскому острову.
На карте Московии, составленной по С. Герберштейну, в углу между Азовским морем и Кавказским хребтом, а именно в том месте, где протекает река Кубань, средним шрифтом отмечено «circasi populi», то есть «черкасские народы», и к северо-востоку, — на меридиане Крестового перевала, приблизительно там, где ныне Пятигорье, отмечено мелким шрифтом «черкасы пятигорские». И выше черкасов, кубанских казаков, где картографируется северная часть у Кубанской области и Ставропольская губерния, крупным шрифтом отмечается «Tartaria», и в нижнем течении Волги по обеим её сторонам — ногайские татары. В своих «Записках о Московитских делах», составленных в 1517-1526 годах, этот барон, будучи послом Священной Римской империи при Иване III Васильевиче, писал о черкасах или циках (сигах или чигах Страбона) то, что они не повинуются ни туркам, ни татарам, надеясь на неприступность гор, а по свидетельству русских являются христианами и живут по своим законам, согласуются с греками в вере и обрядах и совершают богослужение на славянском языке, который у них же в употреблении. Кубанские казаки, черкесы, продолжали быть христианами и во второй половине XVI века, при царе Иване IV (Грозном), о чём и пишет в своей «Истории государства Российского» Н. Карамзин: «Окромя ногаев, послушных князю Исламу, верному союзнику России, и донских казаков, царь имел на юге усердных слуг в князьях черкесских: они требовали от нас полководца для того, чтобы воевать Тавриду и церковных пастырей, чтобы просветить всю их землю учением евангельским». Что и было немедленно исполнено: государь послал к ним военачальника Вишневецкого и многих священников, которые в дебрях и на скатах Кавказских гор, основав церкви, обновили там древнее христианство. Учёный миссионер времён Алексея Михайловича (1629-1676 г.г.), родом кроат, посетивший Россию и пробывший в ссылке в Тобольске около пятнадцати лет, в оставленных им записках ясно говорит, что «черкесы — славянского племени и исповедуют христианскую веру». В подтверждение этого мнения, продолжает Карамзин, можно привести следующее обстоятельство: «В 1865 году наш отряд, прорубавший в девственном лесу просеку между Туапсе и Шахэ, в урочище Хан-Кучий, раньше того населённом истреблённым черкасским племенем христиан ханучей, нашёл на одном из старых гигантских дубов вырезанную славянскими буквами древнюю надпись с последующим содержанием: здесь была потеряна православная вера. Сын мой, возвратись в Русь, ибо ты отродье русское».