Название для молодой жены, одетой в подвенечное белое платье, привлекало умы многих поколений известных учёных, — ведущих специалистов в области лингвистики. Для того чтобы прояснить общие вопросы и раскрыть проблему, одни пытались вскрыть её фонетический код, в то время как другие — взломать код семантический. Но в чём они были все единогласны между собой, так это в том, что конечное та — суффиксального происхождения, а начальное не легко выделяется в слове как его префикс. Остаётся корневая основа вес, в которой с присутствует как итог изменения первоначального д перед последующим т, по сравнению с чем, то же бреду — брести, краду — красть, едим — есть. Но вот какой смысл имел восстановленный в конечном итоге тот же корень вѣс более раннего невѣста, — мнения учёных в этом вопросе разошлись?!
С фонетической точки зрения наиболее убедительной кажется этимология, по которой древнерусское слово восходит к форме обозначающего *невѣдта, что буквально может означать «неведомая», то есть и незнаемая, согласно именной форме действительного вѣдать «знать», и неизвестная, согласно форме имени существительного невѣсть «неведение», «неизвестность», «неожиданность». С чем, однако, не согласуются факты семантического свойства: глагол вѣдать от глагола знать отличался в Средние века употреблением лишь применительно к вещам, а не к людям. И ни в одном языке сторонники происхождения слова с фонетической точки зрения не смогли таки обнаружить названия невесты или молодой жены с исходным его значением «неизвестная». И поэтому-то, с точки зрения семантики, убедительной кажется этимология, которая возводит форму исследуемого слова к форме обозначающего *невоведта, что буквально могло означать «новобрачная». Корень вед, полученный по восстановленной форме в смысле «жениться», например, вести под венец, известен в литовском как vedu [вяду] «женюсь», или vesti [вясти] «жениться». Производные корня во многих языках имеют значение невесты, как в том же литовском, диалектное nauveda [наувяда] «новобрачная», которое по своему строению и значению полностью соответствует древнерусскому слову невѣста. Однако, и с этим не согласуются факты фонетического свойства: так, не совсем понятным является корень вѣд в слове невѣста, где встречается гласный ѣ «ять», — и это при наличии простого гласного е «есть» в действительных формах веду, вести. И совсем непонятно то изменение начального нево со значением в греческом языке «новый, молодой» в словообразовательный префикс не, для сравнения с чем подойдёт летописное ноугородцы и Новѣград, и ожидаемые тут формы обозначающих ноувеста* или новѣвѣста*, и наоборот, ноувѣста* или новѣвеста*.
Прежде всего, бросается в глаза и режет слух восстановительная рефлексия, так беспечно вводимая в научный оборот, отчего формы обозначающих, имеющие мало чего общего с реалиями древнерусского языка, кажутся громоздкими и ко всему прочему неуклюжими. Взять хотя бы ту же форму *невоведта, оставив в стороне начальное нево, хорошо знакомое из материалов древнерусского языка в составе слова невѣгласие как означающего, внимание, невежества! Известно оно также в названии, исторически восходящем к Ладожскому озеру как Нево, и в актуальном названии реки Нева, и в названии города Нью-Йорк, New York! Следующая за нею форма *ведта может быть выведена из научного оборота в принципе, как не соответствующая форме реального обозначающего невѣста с гласной буквой ѣ «ять» и согласным с, отнюдь не д, перед последующей буквой т. По этой последней причине следовало бы отказаться и от формы *вѣдта, не имеющей ровно никакого отношения к древнерусской грамматике. В конечном итоге останется только ввести в оборот форму обозначающего вѣда*, знакомую по диалектным материалам из литовского языка как nauveda, ведь в латинской письменной традиции не принято обозначать звук [ie] соответствующей буквой древнерусской азбуки — ѣ. Потому грамматически актуальная форма невеста с простым гласным е стала воспроизводиться в письменной речи, начиная уже со времени упразднения новой властью большевиков системы правописания по правилам российского языка, что и демотивировало факт прописных азбучных истин. Осталось восстановить форму обозначающего невѣвѣста* с возможной гаплологией её в обозначающем невѣста, как в древнерусском обозначающем невѣгласие, что дословно значит «новый голос», то есть невежественный, а по сути неведомый, или неизвестный, ведь всё новое, как правило, неожиданно и малопонятно, если и вовсе непонятно. Применительно к понятию новобрачной форма слова с гаплологией может быть осмыслена дословно как «новая вѣда», где первоначальное д оформилось в ст: вѣда → вѣста, зависть → завидовать, род → рост, родить → ростить и растить в диалектах. Это всё, что касается фонетики слова, однако, сложность представляет также его семантика. Но и это не вызовет особых затруднений, если обратиться к вспомогательным словам на той же основе и примерно в том же значении. Древнечешское věda, сведущая в обрядах, обычаях, нравах жена в языческой семье и христианском обществе, или вѣдьма, получившая резко отрицательные коннотации злой, вредной колдуньи во времена Святой инквизиции и «охоты на ведьм». Ещё с античных времён в Древнем Риме была известна богиня Веста, хранительница домашнего очага, весталки, служительницы её культа, жрицы (лат. virgines vestales, девы весты), в обязанности которых входило главным образом поддержание вечного огня в храме Весты и участие в хтонических обрядах жертвоприношения. Длилось это служение тридцать лет, в которые весталки обязаны были блюсти целомудрие. По истечении тридцати лет служения весталка становилась свободной и могла выйдти замуж. Принадлежавшие знатным родам, без физических недостатков, они пользовались всемерным уважением и почётом, и поэтому их особа была неприкосновенной; оскорбивший весталку, карался смертью, а встретившийся ей на пути к месту своей казни преступник получал свободу. И в этом ключе не менее интересным кажется слово вдова (лат. vidua, гот. widuwa), хотя бы и были известны лишь формы обозначающих въдова или вьдова и неизвестна форма вѣдова*, но эта последняя логично вытекает из корневого слога вѣд, имеющего самые непосредственные отношения с корнями вед, вид, вяд в русском ведьма, украинском вiдьма, белорусском ведзьма [вядзьма] соответственно. По древней традиции вдова должна была покинуть этот мир вместе со своим супругом или хранить верность усопшему до конца своих дней. Чёрная невеста, та же вдова, потерявшая жениха накануне свадьбы. Чёрная вдова, жена, потерявшая мужа в супружестве, всегда одетая в чёрное. Достаточно известен тот факт, что девушки не столько в настоящее время, сколько в стародавние времена и в особо для этого отведённые дни и праздники гадали на милого, ворожили на жениха, вышивали магические узоры как обереги или варили приворотные зелья из лекарственных трав и ядовитых растений, знали всевозможные заговоры и рассказывали детям и внукам волшебные истории, невольно становясь в глазах простых обывателей хранительницами древнейших семейных обычаев и общественного уклада, как добрыми феями и сказочными волшебницами, так лесными ведьмами и дикими колдуньями. И всё это нашло своё отражение в эпоху позднего Средневековья в трактате по демонологии, в котором оба его автора в лице католического приора иже доминиканского инквизитора рассказывают о надлежащих способах и методах преследования и наказания ведьм, который был написан и впервые ими опубликован после отмены приговора инквизиции по делу обвиняемых женщин епископом города Инсбрука (Австрия) в 1485-м году, одной из побудительных и главных причин которого стал сексуальный характер обвинений. В материалах И. И. Срезневского по древнерусскому языку вѣдоун как раз и означает колдуна или знахаря и не означает при этом волхва: Явишася в Новѣграде волхвы, ведуны, потворницы.
Латинское слово malefica в оригинальном названии трактата, переведённое как «ведьма», — широко распространённый средневековый термин, обозначавший именно злую колдунью, как вредящую людям по наущению Сатаны, тем самым грамматически определявший женскую сущность чародейства. Однокорневое с ним слово maleficium означает преступление, или злодеяние, в особенности что касается колдовства и магии. Развитие книгопечатания, которое приходится на это время и связано с именем немецкого первопечатника и первого типографа Европы Иоганна Гутенберга (ок. 1400-1468), способствовало распространению трактата, что вызвало массовую истерию и психоз среди населения и привело к началу публичной «охоты на ведьм». В это время религиозной смуты, которое падает на период конца Средневековья, в обществе обострились противоречия бывшие между сторонниками и противниками Римской кафолической Церкви, жертвами которых стали народные целители и знахари, хранители языческих обрядов и верований, устроители поганых праздников и торжеств как носители древней суть крестьянской духовной традиции. И на фоне различных культур и народностей невеста, которую жених приводит в дом своих родителей, кажется чем-то новым и неожиданным, и потому неизвестным; и непонятно, что от неё можно ожидать. Она как новый голос в семье с традиционным укладом жизни и устоявшимися ценностями, как новенькая, которая только что устроилась на работу, как новый член семьи или же попросту новая жена. Какие ценности она принесёт в дом и носителем каких семейных традиций и общественного уклада явится? Все эти вопросы до поры до времени останутся без ответа, который увы может оказаться самым неожиданным.
Другая форма обозначающего, восстановленная как невѣда* в грамматически отрицательном смысле, или вне гаплологии, является более чем сомнительной как раз именно по причине прямолинейного отрицания, несмотря на то, что ей соответствует устаревшее невисть как означающее слепоты и более известное в актуальной форме ненависть, что значит ослепление, обычно приписываемое лютой злобе или безутешному гневу. Как явствует из вышесказанного, вѣда не имеет ровно никакого отношения к новости как таковой и знанию вообще, хотя корень слова есть тот же, при этом имея самое непосредственное отношение к значению не просто женщины, но сведущей жены, наиболее представленной в древнеримской культуре. Если храм является олицетворением дома Господня, то богиня Веста в нём являет собой собирательный образ замужней женщины, хранительницы домашнего очага, в то же время весталки воплощают в себе её индивидуальный образ, как будто бы являясь вечными невестами своего бога. По этой причине, понимание невесты как отрицание сведущей жены, а вследствие этого и замужества женщины, выглядит слишком прямолинейным и не может быть жизнеутверждающим, как если бы невеста, в свою очередь, отрицала бы жениха, называя «не-мужем», то есть не мужчиной как в грамматическом (м. р. жених ← жена ж. р.), так и в полном смысле этого слова, попросту «не мужик».
Таким образом, с точки зрения семантики фонетически корректная форма, тут восстановленная как невѣда*, практически невозможна; с точки зрения той же фонетики семантически корректная форма, восстановленная как невѣвѣста*, теоретически была бы вполне возможна как равноудалённая праформа слова с гаплологией. Вследствие чего, форма обозначающего невѣста буквально будет означать «новая вѣда», «новая вѣста», дословно «новобрачная», «на выданье», «не замужем». Языковой знак «новый» в парадигме различных языков несёт в себе значение молодого и не опытного; для сравнения антоним «старый» несёт противоположное значение не молодого и опытного, а по сути, традиционного, проверенного временем и опытом многих и многих поколений. Языковой знак «вѣда» в парадигме русского языка Средних веков имеет смысл по отношению к неодушевлённым предметам и не имеет известного смысла по отношению к предметам одушевлённым. Поэтому жену как со стороны жениха, так и её отца называют невестой не столько в отношении её самой, сколько в отношении её к браку, семейным традициям. Значение по букве может быть истолковано как не познавшая таинство брака и невежественная в семейном делопроизводстве жена, которая не знает, что такое есть этот её предстоящий брак, хотя бы уже и была до того неоднократно замужем. Соответственно этому, веста в дословном значении будет «сведущая жена», «супруга», «замужняя женщина». Значение по букве может быть истолковано как познавшая таинство брака, как сведущая в обрядах, обычаях и нравах семьи и общества жена, или та же ведьма.
P. S. Интересно, что в письменных источниках слово невѣгласие употребляется как отрицательная форма существительного вѣгласие, обозначающего мудрость или знание, опытность или навык (др.-чеш. věhlas, прозорливость), притом что не находится других антонимов, образованных подобным способом, например, вѣмыслие, вѣсловие, вѣречие, несмотря на то что мысли, слова или речи могут быть провидческими. А вот по голосу определить насколько человек просвещён или несведущ вряд ли представляется возможным, и тем не менее имеет место форма, которая наиболее вероятна с точки зрения фонетики, чем семантики, на том основании, что формант вѣ в качестве самостоятельного корня и к тому же ещё в предполагаемом значении сведения, русскому языку неизвестен. То есть, форма вѣгласие возникла вследствие ложного осмысления древнерусскими книжниками равноудалённой праформы невѣгласие с частицей отрицания не, примерно также, как в настоящее время профессионалы этимологизируют слово невеста. В позднее Средневековье писари продолжили традицию употребления слова невѣгласие без малейшего понятия о том, что имеют дело здесь с чем-то новым и неожиданным, и поэтому доселе неслыханным и невиданным.